За несколько часов до презентации экспозиции мы поговорили с гостьей о творчестве и искусстве.
— Любовь Михайловна, художественное творчество дополняет Вашу актёрскую деятельность или наоборот, раскрывает вас по-новому?
— Начну с того, что я уже два года как не служу в театре — вплотную занялась живописью и графикой. Рисовать я начала уже давно, но была сильно занята в театре и времени на это увлечение оставалось очень мало, хотя уже тогда у меня проходили выставки. Конечно, эти две профессии друг друга дополняют. Я не хочу выделять профессию художника или профессию актрисы. Вы понимаете, они настолько переплетаются. Если бы я не рисовала, я не скажу, что мои актёрские работы были бы блёклыми. Живопись помогала моим репетициям, моим героиням. Я написала Джульетту, хотя не играла её, но читала Шекспира, смотрела спектакли. Моё представление о Джульетте совсем другое: я просто написала её бессмертие, когда она уходила в вечность, ни познав ничего, кроме любви. Или, например, работа «Клеопатра», «Нефертити». Маша из «Трёх сестёр» Чехова — единственная из написанных мною героинь, которую я играла в театре. Конечно, это графические работы — моё видение, раскрытие внутренней сущности. Внутренний мир — он затаённый, хранимый, хрупкий, больной и немножко нервный. Недаром про людей говорят «тонкокожий» или «толстокожий». Художники и актёры — тонкокожие, потому что, если быть толстокожим, то из тебя хорошей актрисы или хорошего художника не получится: ты не можешь сердцем чувствовать, глаза у тебя закрыты, уши тоже закрыты и руки просто не способны что-то лепить, создавать.
— Сколько примерно уходит времени на создание одной картины, от замысла до завершения?
— По-разному. Когда очень ярко представляешь картину, сутки-двое ходишь с этим озарением: идея вертится-вертится в голове, проигрываются разные варианты, делаются какие-то наброски фигур и цветов. Потом я начинаю всё складывать — и рождается картина. Ту же самую Нефертити я начала с идеи малиновой трубки и серого дыма. Потом пришёл образ, что, сняв царские одежды, эта женщина находится дома, просто отдыхает, на ней немного украшений, глаза полузакрытые, потому что она ушла в свой мир, куда-то в глубины своей души. Я искала пластику, цвет, причёску, которая бы говорила о её принадлежности к Египту — и всё это надо было соединить. Крупные, чувственные губы говорят о её соблазнительности, в картине это начало есть, но при этом она очень величественная и гордая. Когда я сделала под карандаш эскиз, я его отставила, чтобы не замылился глаз, на следующий день смотрю свежим взглядом, где что лишнее убрать или добавить. Идёт работа, как у Родена. После этого уже идёт цвет. С ним работаешь осторожно, потому что его надо потом совместить. В итоге дней 4-5 уходит на одну работу. Параллельно тому, что я работаю над конкретной картиной, в голове появляются новые замыслы — их тоже набрасываешь, записываешь цвета, чтобы не забыть.
— Как вы выбираете женщин, которых хотели бы изобразить?
— Я их не выбираю. В каждой героини присутствует какой-то один элемент, который подталкивает на работу. У меня есть роскошная работа «Ночи Кабирии». Я её написала после просмотра фильма Феллини с Джульеттой Мазини в главной роли — я была поражена гениальностью этого кинорежиссёра. Я сошла с ума от этого фильма и пересматривала его несколько раз. И вдруг мне до боли захотелось написать трёх девчонок-героинь — как они шли ночью и выходили на работу. Написала их такими, какими увидела я: они прекрасны, несмотря на такую работу. По их фигурам видно, что они не аристократки, нет, это уличные девушки, которые вышли заработать денег, но они прекрасны в своём спокойствии. Мне очень нравится эта картина, она настолько стильная и глубокая... то же самое, что и образ Джульетты — меня потряс подвиг этой любви и самопожертвования, когда она узнала, что любимый умер. Маша — это тоже трагическая судьба. Машу я написала только из-за одной сцены, когда она прощается с Вершининым. Её в этот момент я и изобразила. Клеопатру я написала в саду с желтовато-горчичными цветами. Она к ним склонилась — то ли нюхает, то ли собирается сорвать, но, я думаю, вдыхает аромат. Видно, что это утро и она только проснулась, идёт в неприбранных царских одеждах. Очень красива картина, на которой Клеопатра показана с человечной стороны.
— Какие эмоции получит зритель, познакомившись с вашим творчеством?
— У меня было много выставок и я проверила, что в картинах есть космический мир: они завораживают, настолько затягивают внимание. Но философия у каждого своя, поэтому каждый человек видит свой смысл. То, что он видит — не клише. На картине может быть одна грустная девушка с характерными жестами и взглядом, но каждый увидит то, что он переживает в этот момент в своей жизни. Например, у меня есть картина «Песнь любви», где одна девушка поёт, другая играет, а третья закрыла лицо руками и не поймёшь, то ли она плачет, то ли радуется. Здесь можно много вариантов найти для каждого, поэтому мои картины очень живые в этом смысле, не однотонные, а многообразные.
— Кто из великих живописцев вас вдохновляет?
— Я всех художников люблю. Ван Гога обожаю: его космические вещи — ночное небо, кафе. Человек даёт такое размышление, такую красоту в красках — эти цвета тебя будоражат, питают, показывают, какой прекрасный мир. Задумываешься, почему же я этого не вижу? Так начинаешь открываться миру. Художники учат смотреть на мир не то что другими глазами, в розовых очках, нет, они открывают палитру для нас, привыкшим к серым домам и не привыкшим поддаваться своим эмоциям. Творцы раскрывают природу человека.
— Как автор, чего вы ждёте от выставки в Сатке?
— Я выставлялась в Златоусте, в Челябинске и даже не знала, что в Сатке есть такой необыкновенный музей на высшем уровне, где можно представить своё творчество. Для этой экспозиции у меня было готово 20 работ, ещё 15 я создала в срочном порядке за 1,5 месяца — это был титанический труд, я просто падала от усталости. Нужно было уложится в формат, и последнюю картину я писала, думая, что умру. Несмотря на столь стремительную организацию, мне любопытно, какую реакцию людей вызовет моё творчество.
— Любимой картины у вас, наверное, нет?
— Конечно. Они мне все дороги. Как я могу сказать, что эту работу люблю, а вон ту — не очень. Они по-своему все хороши. Так и с художниками. Матисса я люблю, потому что он гениальный художник — он писал полотна безумно красиво и вдруг почти к закату жизни понял, что суть-то не в этом, и пришёл к чистому цвету, простым формам и элементам из цветной бумаги, их ему помогали вырезать ученики, к доступности и простоте на уровне гениальности.
— А вы как считаете, гениальность в простоте или искусство должно быть сложным, понятным немногим?
— Вы знаете, оба варианта. Возьмите «Чёрный квадрат» Малевича — кто-то что-то понимает, кто-то нет. Это очень сложно, мне кажется, автор отдал смысл на откуп смотрящим. Что это такое? Может, это твоя боль – вдруг она собралась в этот квадрат и впечаталась в него. А простое — тоже хорошо. Когда человек приходит загруженный своими делами и ему нравится натюрморт — он не примитивен, ни в коем случае. Это способ отдыха души. Искусство должно быть доступным в любом проявлении. Сложность даёт пищу для размышлений, а простое восприятие для души, когда человек смотрит и отдыхает.
